— Ещё безумнее, чем то, что вы мне уже рассказали? Это вряд ли возможно, правда?

Внуки Фенолио спрятались в шкафу и со смехом захлопнули дверцу.

— Я выслушаю вашу идею, — сказал Фенолио. — Но сначала я хочу видеть Сажерука!

Мо взглянул на Мегги. Не часто случалось, чтобы Мо не держал своё обещание, и всякий раз он чувствовал себя при этом более чем скверно. Мегги очень хорошо это понимала.

— Он ждёт на площади, — поколебавшись, сказал Мо. — Но позвольте сначала мне переговорить с ним.

— На площади? — Фенолио вытаращил глаза. — Это просто чудесно! — Он шагнул к маленькому зеркалу, висевшему рядом с кухонной дверью, и пригладил пальцами свои тёмные волосы, словно боялся, что Сажерук будет разочарован внешностью своего создателя. — Я сделаю вид, будто вовсе его не вижу, пока вы сами меня не позовёте! — сказал он. — Да, так и договоримся.

В шкафу что-то загрохотало, и оттуда вылез Пиппо в куртке, доходившей ему до пят. На голове у него красовалась шляпа, она была ему чересчур велика и соскальзывала на глаза.

— Конечно! — Фенолио сорвал шляпу с головы Пиппо и надел её сам. — Придумал! Я возьму детей с собой! Дедушка с тремя внуками — вряд ли такое зрелище вызовет какие-то подозрения, как вы считаете?

Mo только кивнул и подтолкнул Мегги в узкий коридор.

Они пошли по улочке обратно к площади, на которой стояла их машина. Фенолио следовал за ними на расстоянии нескольких метров. Рядом с ним, словно щенята, скакали его внуки.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Сажерук сидел на каменных ступенях и ждал. Ему было не по себе, но, чего он боялся, он и сам не знал. Может быть, памятник за его спиной слишком откровенно напоминал ему о смерти? Смерти он боялся всегда, он представлял себе её тёмной и холодной, словно ночь без огня. Правда, было для него кое-что и пострашнее смерти, а именно — уныние. С тех пор как Волшебный Язык выманил его в этот мир, оно шло за ним по пятам, как вторая тень. Уныние, от которого руки и ноги делаются тяжёлыми, а небо — серым.

Мимо него по ступенькам скакал мальчик. Вверх-вниз, без устали, на лёгких ногах, с радостной улыбкой, как будто Волшебный Язык перенёс его прямиком в рай. Почему он так счастлив? Сажерук огляделся, посмотрел на узкие дома, бледно-жёлтые, розовые, цвета персика, на тёмно-зелёные ставни и крыши из красного кирпича, на олеандр, который пышно цвёл перед каменной оградой, словно его ветви пылали ярким пламенем, на кошек, гревшихся у тёплых стен. Фарид подкрался к одной из них, схватил за серую шерсть и посадил себе на колени, пусть та и запустила когти в его ногу.

— Ты знаешь, что здесь делают, чтобы кошки не слишком размножались? — Сажерук вытянул ноги и, прищурившись, смотрел на солнце. — Как только наступает зима, люди запирают своих кошек в доме, а для бродячих ставят перед дверью миски с отравленным кормом.

Фарид почесал кошку за острыми ушками. Его лицо оцепенело, на нём не осталось и следа блаженного счастья, благодаря чему оно ещё минуту назад казалось таким кротким. Сажерук быстро отвернулся. Зачем он это сказал? Ему мешало счастье на лице мальчика?

Фарид отпустил кошку и поднялся по ступеням к памятнику.

Сажерук всё ещё сидел, поджав ноги, когда вернулись двое их спутников. У Волшебного Языка в руках не было книги, он хмурился… а на его лбу были написаны угрызения совести.

Почему? С какой стати Волшебного Языка мучит совесть? Сажерук недоверчиво осмотрелся, сам не зная, что собирался увидеть. У Волшебного Языка все мысли всегда написаны на лице, он похож на вечно открытую книгу, страницы которой может читать кто угодно. А вот про его дочь этого не скажешь. Догадаться, что у неё на душе, не так легко. Но когда она сейчас приблизилась к нему, Сажеруку показалось, что в её глазах таилось что-то вроде заботы. Может быть, это было даже сострадание. Не относилось ли оно к нему самому? Что такого рассказал этот писака, чтобы девочка так на него смотрела?

Он поднялся на ноги и стряхнул пыль с брюк.

— У него больше не осталось ни одной книги, так? — сказал он, когда отец и дочь подошли к нему.

— Так. Они все украдены, — ответил Волшебный Язык. — Ещё несколько лет назад.

Его дочь не сводила глаз с Сажерука.

— Что ты так уставилась на меня, принцесса? — закричал он на неё. — Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?

Попал в точку. Сам того не желая. Он не собирался ничего угадывать, и уж тем более — правду. Девочка кусала губы, глядя на него по-прежнему со смесью заботы и сострадания.

Сажерук потрогал своё лицо, ощупал шрамы, навсегда прилипшие к его щекам, словно открытка: «Горячий привет от Басты». Ни на день он не мог забыть этого бешеного цепного пса Каприкорна, даже когда хотел.

«Это чтобы ты в будущем ещё больше нравился девушкам!» — прошипел Баста ему на ухо, прежде чем стереть его кровь с ножа.

— Будь ты проклят, трижды проклят! — Сажерук с такой яростью пнул ногой ближайшую стену, что ступня потом болела ещё несколько дней. — Ты рассказал этому писаке про меня! — накинулся он на Волшебного Языка. — И теперь даже твоя дочка знает обо мне больше, чем я сам! Ну ладно, выкладывай. В таком случае я тоже хочу это знать. Расскажи мне. Ведь ты сам много раз собирался мне это поведать. Баста вздёрнет меня на виселице, да? Он вытянет мне шею на целый аршин, он опутает меня верёвками, пока я не задохнусь и не окоченею, правда? Но разве это имеет какое-то значение? Ведь Баста теперь здесь. Сюжет изменился, история наверняка стала другой! Баста ничего не сможет мне сделать, как только ты вернёшь меня на моё законное место!

Сажерук сделал шаг в сторону Волшебного Языка, он хотел схватить его за горло, потрясти, ударить — за всё, что он ему сделал… Но между ними встала девочка.

— Перестань! Это не Баста! — крикнула она, отталкивая Сажерука. — Это кто-то другой из людей Каприкорна, кто-то, кто уже поджидает тебя. Они хотят убить Гвина, а ты приходишь ему на помощь, и за это они тебя убивают. И всё осталось по-старому! Однажды это случится, и ты этого никак не поправишь! Понял? Поэтому ты должен оставаться здесь, тебе нельзя возвращаться, никогда в жизни!

Сажерук пристально уставился на девочку, словно взглядом мог заставить её замолчать, но она выдержала его взгляд. Она даже попробовала схватить его за руку.

— Радуйся тому, что ты здесь! — пробормотала она, когда он отшатнулся от неё. — Здесь ты не стоишь у них на дороге. Ты можешь уйти далеко-далеко… — Её голос затих.

Возможно, она заметила слёзы в его глазах. Он с досадой вытер их рукавом. Он озирался, точно зверь, попавший в ловушку и ищущий выхода. Но выхода не было. Вперёд идти было некуда, и, что ещё хуже, не было никакого пути назад.

Поодаль, на автобусной остановке, стояли три женщины, они глазели на них с любопытством. Сажерук часто ловил на себе подобные взгляды, — всем было видно, что он какой-то нездешний. Чужой, навечно.

На другой стороне площади играли в футбол консервной банкой трое детей и пожилой мужчина, Фарид загляделся на них. Рюкзак Сажерука висел у него на тощих плечах, а к брюкам прилипло несколько кошачьих шерстинок. Он глубоко ушёл в свои мысли, ковыряя пальцами босых ног полоску между брусчаткой. Мальчик при первой возможности снимал кроссовки, которые купил ему Сажерук, он бегал босиком даже по горячему асфальту, привязав кроссовки к рюкзаку, как привязывают добычу охотники, собираясь домой.

Волшебный Язык тоже смотрел на играющих детей. Может быть, он подавал старику знак? Тот оставил детей одних и направился к ним. Сажерук попятился. По его спине пробежали мурашки.

— Мои внучата в восторге от ручной куницы, которую держит на цепи вот этот мальчик, — сказал подошедший старик.