Мегги всё смотрела на то место, где сидел оловянный солдатик. Она по нему скучала.

— Нет, — пробормотала она. — Что за жена из цветов?

— Это очень старая история. Я тебе расскажу краткий вариант. Длинный красивее, но скоро уже рассветёт. Так вот: жил-был волшебник по имени Гвидион. У него был племянник, которого он любил больше всего на свете, но мать прокляла юношу.

— Почему?

— Долго рассказывать. Она прокляла его. Если он прикоснётся к женщине, то умрёт. У волшебника разрывалось сердце оттого, что его любимому племяннику придётся прожить всю жизнь в грустном одиночестве. Поэтому он на три дня и три ночи заперся в своей комнате и сотворил женщину из цвета дуба, таволги и ракитника. Она была прекраснее всех на свете, и племянник Гвидиона тут же влюбился в неё. Но Блодьювидд — так её звали — не принесла ему счастья. Она влюбилась в другого и вместе со своим возлюбленным убила племянника Гвидиона.

— Блодьювидд! — Мегги попробовала это имя на вкус, как невиданный плод. — Грустная история. И что же с ней сталось? Волшебник в наказание убил и её?

— Нет. Гвидион превратил её в сову, и с тех пор и по сей день у всех сов голос, как у рыдающих женщин.

— Красивая история! Грустная и красивая, — пробормотала Мегги.

Почему грустные истории так часто бывают красивыми? В жизни это не так.

— Положим, историю о жене из цветов я теперь знаю, — сказала она. — Но какое отношение она имеет к Каприкорну?

— Видишь ли, Блодьювидд сделала не то, чего от неё ожидали. И мы попробуем устроить то же самое: с помощью твоего голоса и моих слов — отличных, новёхоньких слов — Призрак, явившись к Каприкорну, сделает не то, чего тот ожидает!

Фенолио выглядел довольным, как черепаха, нашедшая свежий лист салата в самом неожиданном месте.

— И что же он сделает?

Фенолио нахмурился. Довольное выражение исчезло с его лица.

— Над этим я и работаю, — сказал он сердито и постучал себя пальцем по лбу. — Вот здесь. Для этого нужно время.

За окном послышались мужские голоса. Они доносились не с ограждённого стеной двора, а откуда-то издалека. Мегги быстро скатилась с кровати и подбежала к открытому окну. Она услышала шаги — торопливые, спотыкающиеся, убегающие шаги — и вслед за тем выстрелы. Она так высунулась из окна, что чуть не упала, но видно, конечно, ничего не было. Шум доносился, похоже, с площади перед церковью.

— Эй, осторожно! — прошептал Фенолио, обхватывая её за плечи.

Ещё выстрелы. Потом стало слышно, как перекрикиваются люди Каприкорна. Ну почему она не может разобрать, что они говорят? Она испуганно взглянула на Фенолио — может быть, он что-нибудь разобрал из этих криков, какое-нибудь слово или имя?

— Я знаю, о чём ты думаешь, но твой отец здесь наверняка ни при чём, — успокоил он её. — Он же не сумасшедший, чтобы пытаться проникнуть ночью в дом Каприкорна.

Он мягко увёл её от окна. Голоса смолкли. Ночная тишина вновь сомкнулась, будто ничего и не было.

Мегги залезла обратно на свою кровать, но сердце у неё бешено колотилось.

— Пусть он убьёт Каприкорна! — прошептала она. — Пусть Призрак в твоей истории убьёт его! — Она сама испугалась своих слов. Но не взяла их обратно.

Фенолио потёр себе лоб.

— Да, придётся. Ничего другого не остаётся, правда?

Мегги прижала к себе свитер Мо. Где-то в доме захлопали двери, раздались шаги. Потом снова стало тихо. В этой тишине таилась угроза. «Мёртвая тишина», — подумала Мегги.

— А если Призрак тебя не послушается? — спросила она. — Как цветочная женщина? Что тогда?

В ответ Фенолио проговорил медленно:

— Об этом пока лучше не думать.

В ОДИНОЧЕСТВЕ

Услышав выстрелы, Элинор вскочила на ноги так поспешно, что споткнулась в темноте о собственное одеяло и растянулась на колючей траве. Поднимаясь, она исколола себе все руки.

— Господи, господи, они их поймали! — выдохнула она, бестолково мечась в темноте в поисках чёртова платья, которое украл для неё мальчик.

Мрак был такой, что она не видела собственных ног.

— Вот как вышло, — шептала она. — Почему эти проклятые идиоты не взяли меня с собой? Я бы посторожила, уж я бы уследила…

Но, найдя наконец платье и натянув его на себя дрожащими руками, она вдруг застыла.

Какая тишина. Мёртвая тишина!

«Они их пристрелили! — шепнул ей внутренний голос. — Вот почему так тихо. Они мертвы. Совсем мертвы. Лежат окровавленные на этой площади, перед этим домом, о Господи! Что же теперь делать? — Она всхлипнула. — Нет, Элинор, не сметь плакать! Это ещё что такое? Иди их искать, давай, пошевеливайся».

Она побрела, спотыкаясь. Туда ли она идёт?

«Тебе с нами нельзя, Элинор».

Это сказал Мортимер. Он выглядел неузнаваемым в наряде, который украл для него Фарид, — ни дать ни взять один из молодцов Каприкорна. Но он ведь для этого и переодевался. Мальчик сумел стащить для него даже ружьё.

«Почему? — спросила она. — Я даже готова надеть это идиотское платье!»

«Женщина будет привлекать внимание, Элинор! Ты сама видела. Там по ночам на улице ни одной женщины не встретишь. Только часовых. Спроси вот мальчика».

«Не хочу я его ни о чём спрашивать! Что ж он тогда не украл для меня мужской наряд? Я бы переоделась мужчиной».

Они не нашлись что ответить.

«Элинор, прошу тебя, кто-то же должен остаться караулить вещи».

«Вещи? Ты имеешь в виду вонючий рюкзак Сажерука?»

От возмущения она пнула рюкзак ногой. Какими хитрецами они себя воображали! Но весь этот маскарад не помог. Кто их узнал? Баста, Плосконос или этот хромоногий?

«На рассвете мы вернёмся, Элинор! Вместе с Мегги».

Лжец. Она слышала по голосу, что он и сам в это не верит. Элинор споткнулась о древесный корень, снова схватилась руками за какие-то колючки и с плачем опустилась на колени. Убийцы! Убийцы и поджигатели. Что у неё общего с этим сбродом? Надо было догадаться тогда, когда Мортимер вдруг появился у её дверей и попросил спрятать книгу. Почему она попросту не отказалась? Ведь она сразу заметила, что от Сажерука ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится. Это у него яснее ясного было на лице написано. Но книга… Конечно, перед книгой она устоять не могла…

«Вонючую куницу они с собой взяли, — подумала она, выпрямляясь. — А меня нет. А теперь они погибли. „Давайте обратимся в полицию“, — сколько раз я это говорила! Но Мортимер всегда отвечал одно и то же: „Нет, Элинор, при первом же появлении полицейского Каприкорн избавится от Мегги“. А нож Басты быстрее, чем любая полиция на свете, можешь мне поверить». На переносице у него при этом появлялась вертикальная морщинка. Элинор знала Мортимера достаточно хорошо, чтобы понимать, что она означает.

И что же ей теперь делать? Совсем одной.

«Нечего распускаться, Элинор! — прикрикнула она на себя. — Ты всегда была одна, ты что, забыла? Подумай-ка головой. Ты должна выручить девочку, что бы там ни случилось с её отцом. Ты должна вызволить её из этой трижды проклятой деревни. Кроме тебя, этого уже никто не сделает. Или ты хочешь, чтобы она стала одной из этих замученных служанок, которые головы не смеют поднять и всю жизнь только моют и стряпают для господ? А ещё ей, может быть, позволят иногда почитать вслух Каприкорну, если он пожелает, а когда она станет чуть постарше… девочка хорошенькая…»

Элинор стало дурно.

— Мне нужно ружьё, как у них, — прошептала она. — Или нож, длинный, острый нож. И я проберусь с ним в дом Каприкорна. Кто меня узнает в этом платье?

Мортимер всегда считал, что она умеет только книжки читать, но она ему докажет…

— Как же так? — прошептала она. — Его нет, Элинор, просто нет больше, как твоих книг.