— Три там, где она ест, три там, где она спит, и три там, где она работает. Тогда через три дня и три ночи наступит то, чего ты хочешь. Но если проклятая найдёт хоть одну бумажку, чары тут же обратятся против тебя.

— То есть как? — Баста смотрел на бумажки Фенолио так, будто они, того гляди, нагонят на него чуму.

— Спрячь их получше, чтобы она не нашла, — ответил Фенолио коротко и подтолкнул его к двери.

— Если твоё заклинание не подействует, старик, — прорычал Баста, закрывая за собой дверь, — я исполосую тебе морду, как Грязноруку!

С этими словами он удалился, а Фенолио с довольной улыбкой прислонился к запертой двери.

— Но оно же не подействует, — чуть слышно сказала Мегги.

— Ну и что? Три дня — большой срок, — ответил Фенолио, вновь усаживаясь за стол. — Я надеюсь, что нам так много не понадобится. Мы ведь хотели сорвать им казнь уже завтра вечером, правда?

Остаток дня он то смотрел в пространство, то писал как одержимый. Уже немало листов было покрыто его крупным, неровным, торопливым почерком.

Мегги ему не мешала. Она села у окна с оловянным солдатиком, глядела на холмы и пыталась угадать, где в этой чаще ветвей и листвы скрывается Мо. Оловянный солдатик выставил несгибающуюся ногу и испуганными глазами смотрел на совершенно незнакомый мир вокруг. Может быть, он думал о картонной танцовщице, в которую был так влюблён, а может быть, он и вовсе не думал. Он не сказал ни единого слова.

РАЗБУЖЕННЫЕ СРЕДИ НОЧИ

За окном давно стемнело, а Фенолио все писал. Под столом лежали смятые и разорванные листы. Их было намного больше, чем тех, которые он откладывал в сторонку, — так осторожно, словно буквы могли скатиться с бумаги. Когда появилась худенькая служанка с ужином, Фенолио спрятал отложенные в сторону листы под одеяло. Баста в этот вечер больше не приходил. Он, наверное, был занят: рассовывал по укромным местам заклинания Фенолио.

Мегги улеглась, только когда темнота за окном совсем сгустилась и холмов стало не различить на фоне неба.

— Спокойной ночи, — прошептала она в темноту, как будто Мо мог её слышать.

Потом она взяла оловянного солдатика и забралась на свою кровать. Солдатика она посадила возле подушки.

— Честное слово, тебе повезло больше, чем Динь-Динь, — шепнула она ему. — Динь-Динь сидит взаперти у Басты, потому что он думает, будто феи приносят счастье. Знаешь что? Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я вырежу тебе такую же танцовщицу, как в твоей сказке.

Но он и на это ничего не ответил. Он только смотрел на неё печальными глазами, а потом еле заметно кивнул. «Может, он тоже лишился голоса? — подумала Мегги. — Или он и не умел говорить?» Рот у него действительно выглядел так, будто он его ни разу не открывал. «Была бы у меня здесь книжка, — думала. Мегги, я могла бы это проверить или попробовала бы вычитать ему его танцовщицу. Но книга у Сороки. Она и все остальные книги забрала».

Оловянный солдатик прислонился к стене и закрыл глаза. «Нет, танцовщица только разобьёт ему сердце!» — подумала Мегги, засыпая. Последнее, что она слышала, было перо Фенолио, с торопливым скрипом носившееся по бумаге от буквы к букве, как ткацкий челнок, сплетающий многослойную ткань из чёрных ниток…

Этой ночью Мегги не снились кошмары. Ни один паучок не пробежал в её сне. Она была дома, она это знала, хотя комната была как будто та, где они жили у Элинор. Здесь были Мо и её мама. Мама выглядела как Элинор, но Мегги знала, что это та самая женщина, которая висела в сетке рядом с Сажеруком. Во сне человек многое знает, в том числе и то, что глазам верить нельзя. Просто знает, и все тут. Только она собралась присесть рядом с матерью на старый диван между книжных полок Мо, как кто-то тихо позвал её: «Мегги!» Девочка решила не откликаться, ей хотелось, чтобы этот сон никогда не кончался, но голос безжалостно продолжал её звать. Голос был знакомый. Пришлось открыть глаза.

У её постели стоял Фенолио, пальцы у него были все в чернилах, чёрных, как ночь за окном.

— В чём дело? Я спать хочу.

Мегги повернулась к нему спиной. Ей хотелось обратно в тот сон. Может быть, он ещё не ушёл из-под её сомкнутых век. Может быть, к её ресницам золотой пыльцой прилипло немного счастья. В сказках от снов иногда остаётся что-нибудь в этом роде. Оловянный солдатик тоже спал, уронив голову на грудь.

— Я закончил!

Фенолио говорил шёпотом, хотя из-за двери явственно доносился храп часового. На столе в мерцающем свете огарка лежала тонкая стопка исписанных страниц.

Мегги, зевая, села в постели.

— Мы должны попытаться кое-что сделать этой ночью, — чуть слышно прошептал Фенолио. — Нужно проверить, могут ли твой голос и мои слова изменять истории. Мы попробуем отправить нашего солдатика обратно. — Он подхватил исписанные страницы и положил ей на колени. — Плохо, что пробовать придётся с историей, которую сочинил не я, но что ж поделаешь? Терять нам нечего.

— Отправить обратно? Я не хочу отправлять его обратно, — сказала ошарашенная Мегги. — Он же погибнет. Мальчик кинет его в печку, и он расплавится. А танцовщица сгорит. «А от танцовщицы осталась только блёстка. Но она уже не сверкала — почернела как уголь».

— Да нет же! — Фенолио нетерпеливо постучал пальцами по страницам у неё на коленях. — Я написал ему новую историю, со счастливым концом. В этом и заключалась идея твоего отца: изменить историю. Он хотел только вызволить твою мать, переписать «Чернильное сердце» так, чтобы книжка отдала её обратно. Но если это возможно, Мегги, — если можно изменить уже напечатанную историю, дописав к ней что-то, — то можно изменить все: кто из неё выйдет, кто войдёт, как она закончится, кому принесёт счастье, а кому беду. Понимаешь? Это всего лишь попытка, Мегги. Но если солдатик исчезнет, то мы, честное слово, сможем изменить и «Чернильное сердце». Как — это я ещё должен придумать, а пока читай. Прошу тебя! — Фенолио достал из-под подушки фонарик и протянул его Мегги.

Она неуверенно направила луч на первую густо исписанную страницу. Губы вдруг перестали её слушаться.

— Здесь правда хороший конец?

Она провела языком по губам и посмотрела на спящего оловянного солдатика. Ей почудилось лёгкое похрапывание.

Фенолио нетерпеливо кивнул:

— Ну конечно, я написал до тошноты приторный счастливый конец. Он поселяется со своей танцовщицей в этом замке, и они живут там счастливо до конца своих дней… Никаких расплавившихся сердец, сгоревшего картона — сплошная любовь и счастье.

— Я плохо разбираю твой почерк.

— Не может быть. Я очень старался.

— Тем не менее. Старик вздохнул.

— Ну, ладно, — сказала Мегги. — Я попробую. «Каждая буква важна! — говорила она себе. — Она должна звенеть, греметь, шептать, шуршать, катиться». И Мегги начала читать.

На третьей фразе солдатик выпрямился. Мегги увидела это краем глаза. На мгновение она сбилась, запнулась, прочла одно и то же слово дважды. Больше она не решалась взглянуть на солдатика, пока Фенолио не тронул её за локоть.

— Он исчез! — прошептал он. — Мегги, он исчез! И правда — постель была пуста.

Фенолио так крепко сжал её локоть, что ей стало больно.

— Ты и вправду маленькая колдунья! — прошептал он. — Но и я молодец. Правда ведь?

Он с восхищением посмотрел на свои измазанные чернилами пальцы. Потом хлопнул в ладоши и прошёлся в танце по тесной комнатушке, как дрессированный медведь.

К Мегги он вернулся, уже несколько запыхавшись.

— Мы вдвоём устроим Каприкорну неприятный сюрприз! — прошептал он, и каждая его морщина лучилась улыбкой. — Я немедленно сажусь за работу! Да! Он получит то, чего хотел: ты вычитаешь ему Призрака. Но его старый приятель станет другим, уж я об этом позабочусь. Я, Фенолио, повелитель слов, заклинатель чернил, волшебник бумаги! Я создал Каприкорна, и я же его уничтожу, будто его и не было никогда. Надо признаться, лучше бы его с самого начала не было. Бедняга Каприкорн! С ним будет то же, что с волшебником, который создал для своего племянника жену из цветов. Ты знаешь эту историю?